Проект «Семь». Точка зрения: Алексей Белов.

Проект «Семь» — серия интервью с известными российскими рок-музыкантами о вере, поиске Бога, морали и нравственности в современном обществе. Автор проекта — Евгения Константинова, руководитель пресс-службы Севастопольского благочиния. Использование материала без согласования с автором запрещено. Опубликовано впервые 3 августа 2015 года на  http://rublev.com/ (http://rublev.com/interviews/aleksej-belov-v-menja-vletela-tysjacha-solnc)

Алексей Белов — советский и российский музыкант, композитор. Родился в 1958 г. в г. Москва. С 1980 по 1984 годы — гитарист и аранжировщик группы «Москва». В 1987 г. стал одним из основателей группы «Парк Горького» (“Gorky Park”). Является автором большинства песен коллектива.

В конце 80-х гг. музыканты «Парка Горького» начали работать в США, где завоевали огромную популярность. В 1988 году при содействии легендарного Джона Бон Джови “Gorky Park” подписывает контракт с “PolyGram” — компанией, входившей в «большую шестерку» лейблов звукозаписи. Советская группа появилась в ротации американского “MTV”. Дебютный альбом коллектива (“Gorky Park”, 1989) стал участником американского хит-парада “Billboard 200” — беспрецедентный случай для советской рок-музыки.

В 1989 году коллектив, помимо американского тура, выступает перед ста пятьюдесятью тысячами человек на знаменитом “Moscow Music Peace Festival” в компании легенд мировой рок-сцены: “Scorpions”, “Motley Crue”, “Cinderella”, “Skid Row”, Оззи Осборн, “Bon Jovi”. Полномасштабное американское турне группы в 1990 г. имело такой успех, что концерты тура еженедельно транслировались в эфире американского телевидения в рамках отдельного шоу. В начале 90-х коллектив успешно гастролировал в Дании, Норвегии, Швеции, Германии. В 1991 г. «Gorky Park» получает скандинавскую премию “Grammy”. Альбом “Moscow Calling” становится платиновым в Дании и продается тиражом около полумиллиона копий по всему миру.

В конце 1990-х музыкант начинает уделять все большее значение духовной жизни в лоне Православной церкви, встречает будущую супругу — рок-певицу Ольгу Кормухину — и окончательно возвращается в Россию. В 2004 году возобновляет активную концертную деятельность, в 2009-м выступает на открытии “Eurovision-2009”, в 2010-м, вместе с Ольгой Кормухиной, — на зимних Олимпийских играх.

— Ваш первый религиозный опыт случился до переезда в США?

— Да. В Америке я пытался ходить в храм именно на службу, но не в православный. Иногда случайно или раз в год, на пасху, в православный. Мы дружили с легендарными музыкантами, и иногда они говорили: «А вот есть храм всех религий. Туда “Aerosmith” ходят». И я в него хотел зайти, но Господь уберег. Как может быть такой храм: тут сатанисты, тут православные, тут мусульмане, иудеи, вместе все… А религией и вопросами веры я всегда интересовался глубоко. У меня даже был целый тур, в 1994 году, когда я на протяжении всех гастролей изучал аскетический опыт тибетских монахов. И к концу изучения я зашел в тупик — как часто бывает. Подобно Серафиму Роузу. А далее в нашей среде появился человек, который был известным музыкантом. Он через болезни и катаклизмы пришел к православной вере. И после стал нашим российским менеджером. Я наблюдал за ним и видел совершенно другую личность — не ту, которую я знал много лет назад.

И вот в 1994 году, после известного концерта в Сингапуре, тонны нашего оборудования, которое надо было доставить в Москву, а после снова в Америку, перевозила известная авиакомпания. Она и еще один крупнейший авиаперевозчик предложили нам контракт, по-английски называется «эндорсмент» (“endorsement” — взаимная реклама, когда известный музыкант пользуется продукцией или услугой определенной фирмы. — Rublev.com). Мы могли летать в бизнес-классе самолетами этих авиалиний куда и когда хотели. И мы, конечно, стали летать в Россию. Куда же еще? Кто-то на Гавайях побывал, но, в основном, стали все чаще и чаще бывать дома. Каждый раз по прилету я открывал для себя новую страну. Россия так стремительно менялась!

И потом вдруг неожиданно начали погибать мои друзья. Известные люди и неизвестные. И я тогда впервые взял молитвослов — его мне подарил наш менеджер — и начал просто читать. Просто читал и читал, читал и читал. И вдруг в один из приездов в Россию я попросил нашего менеджера отвести меня на исповедь. Я стеснялся: нас тогда много показывали по телевизору и, естественно, везде узнавали. В храм я не стеснялся ходить. Но думал, что если сейчас пойду на исповедь — все услышат, что я там говорю. А мне было что сказать.

И наш менеджер отвез меня за город к своему духовнику в Подмосковье. В храм, где не было никого, кроме меня. Я исповедовался целый час. Батюшка задавал наводящие вопросы, и когда я закончил, он наложил епитрахиль мне на голову и начал читать разрешительную молитву. И в этот момент я увидел огонь, который как лифт прошел через меня. Он был похож на какую-то плазму из фантастического фильма. У меня были закрыты глаза, но я его видел. И когда я поднялся после исповеди, то почувствовал, что страшная гора камней, которую я таскал, ушла. Мне стало легко.

А священник вдруг изменился. Он стал смотреть на меня странным взглядом — одновременно невидящим и таким, в котором была бесконечность, — и начал говорить вещи, которые ему были открыты Господом: о том, как и что у меня обстоит в Америке. Я подтвердил, что положение именно такое, но у меня не получается сделать шаг и изменить ситуацию. Он сказал: не надо ничего делать, Господь все устроит. И пригласил меня на службу через несколько дней причащаться. Я прочитал молитвы, мне это было легко. Пришел, ничего не ожидал абсолютно. Стал, как все, к Чаше подошел, мне дали Причастие, я проглотил, и мне захотелось выйти на улицу. Служба еще не кончилась, но я вышел. Была ранняя весна, пасмурно, довольно грязно. Я сел на какое-то бревно.

И вот тут случился первый водораздел в моей жизни. Неожиданно в меня как будто влетела тысяча солнц. Я такого не ощущал никогда. Даже стоя перед стотысячной толпой.

В свое время мы вели мощный рок-н-ролльный образ жизни, вокруг нас было огромное количество людей, и часто мне задавали вопрос: как это — стоять и видеть перед собой стадион, заполненный твоими слушателями. Я не знал, как объяснить и говорил, образно сравнивая: это намного сильнее, чем секс. Когда многие тысячи смотрят в упор на тебя, ты на них — не передать.

И вот тут все померкло. Когда я сидел после причастия на том бревне у храма, я почувствовал благодать, описать которую невозможно. Наверное, еще немного — и я бы растаял. Я ощутил себя пятилетним ребенком, которого не волнует ничто: ни политика, ни курс валют… И с этого момента началось обилие чудес. Мы ездили на гастроли, и каждый день происходило какое-то чудо Божие.

— Вы говорите о стотысячных стадионах, которые группа «Парк Горького» собирала в США. Сразу возникает вопрос о тщеславии: оно посещало вас в тот период?

— Нет, потому что до Америки мы были заняты в известных советских коллективах. У нас с Давидом Тухмановым и Николаем Носковым был культовый проект — группа «Москва». Мы все работали на стадионах еще в СССР, участвовали в проектах, в которых пришлось пройти через разные скорби. А скорби очень лечат. Нас запрещали, мы опять возрождались, нас опять запрещали. Было много неприятностей, которые подлечили гордыню. А гордыня — она все время ходит рядом, даже с очень духовитыми артистами. Все время лукавый подливает свою каплю яда. Пусть она микроскопическая, но он умеет ее привнести в нужное для себя время. Просто надо за этим следить и принимать меры. Когда человек не воцерковленный — ему намного трудней. Он соединяется с этими помыслами, и вот тут уже лукавый начинает его крутить.

В Америке у нас было не тщеславие, у нас была эйфория. Поначалу.

Такое дерзновение — из страны Советов, где нам запрещали играть любимую музыку, вдруг попасть в США и оказаться там в одном ряду с легендарными музыкантами. Почему так вышло? Мы на короткое время получили равные с ними возможности. Понимаете — на короткое. Сейчас таких возможностей нет. Сейчас, конечно, есть интернет, но это совсем другое. А тогда нас американское “MTV” играло 15 раз в день. Мы сами не понимали, что происходит.

Мы поехали в первый тур, и в нем нас разогревали три американские группы. В 1990-м году мы приехали в Данию на фестиваль “Roskilde Festival” с аудиторией 70 тысяч человек. В интернете можно найти запись выступления. Мы были хедлайнерами, а разогревали нас “Red Hot Chili Peppers”. Тогда еще не вышел их знаменитый альбом “Blood Sugar Sex Magik”, их мало кто знал. Мы были на большой сцене, они на маленькой. Пока ставили нашу аппаратуру, они разогревали публику. В Америке я получил фантастический профессиональный опыт — в том числе, с точки зрения звукозаписи.

Сейчас у нас собственная студия, благодаря этому мы продолжаем творить. В США я встретил много прекрасных людей, великих людей. Мы дружили с Фрэнком Заппой. Мы стояли у его постели за четыре дня до того, как он ушел. И перед смертью он, человек, которого боготворила музыкальная элита, говорил нам прекрасные слова по поводу нашего творчества. Мы много раз встречались с самыми разными знаменитостями. Даже с президентами. В Белом доме были, подписывали программу по борьбе с наркотиками. Белый дом очень маленький. Его снимают так, что кажется — огромный, с этими колоннами… На самом деле, две небольших московских кофейни — это весь Белый дом. Овальный кабинет совсем крохотный. Умеют снимать.

Хотя и скорби в Америке были. Первый же наш менеджмент исчез с более чем миллионом долларов. И мы остались без средств, пока не появился второй менеджмент. Через разные трудности пришлось проходить, через суды и прочее.

— Как в Америке на тот момент обстояли дела с православием?

— Если Господь говорит: «Не убойся, Мое малое стадо», то об Америке в данном смысле можно сказать: «Не убойся, Мое микроскопическое стадо». Дело в том, что хорошие люди есть везде. В Америке я встречал прекрасных людей, которые вообще не имеют отношения к православию, а некоторые из них, наверное, и к христианству не имеют отношения. Но они были, как говорит наш с Ольгой духовник, от природы добрые люди. Я верю — даже в племени каннибалов можно найти человека, который там вырос и сокрушается, что его сродники едят других людей. Каким-то образом ему ангел-хранитель подсказывает, что это не очень хорошо.

Но люди и общество — две разные вещи, совершенно. Потому что не люди формируют общество, а общество, сформированное иногда извне, порой подавляет людей. То общество, которое было сформировано в России после Октябрьской революции, — оно ведь не внутри было спрограммировано и создано. Это была внешняя интервенция, которая готовилась долго, десятилетиями, и возымела успех. За этим процессом стоят, как правило, корыстные и духовные интересы; и те, и другие. Апогеем таких интересов в мире является Америка. Благодаря созданию системы «резервной валюты» — доллара, Америка смогла заставить весь мир работать на эту систему; я не говорю «на эту страну», потому что сама страна в долгах, как в шелках. А система питается кровью всего мира за счет хитро проведенных манипуляций. Сейчас мы видим, как она трещит по швам, и поэтому возникают всяческие катаклизмы, войны. Ярчайший пример сейчас — Украина. Но позади уже оставлены Югославия, Ирак, Сирия; в Египте это было, в Ливии, Тунисе, в Македонии «майдан» возник, и кандидатов на попадание в этот список — огромное количество.

В Америке есть православие, но легче прийти к Богу, когда действительно происходит какое-то озарение. Большинству, конечно, тяжело, потому что там очень многое отвлекает. Хорошая погода, например. Масса суеты, навязанной обществом людям, несоизмеримо мешает прийти человеку к Богу.

В 90-е годы мы несколько раз на Пасху ходили в храм РПЦЗ. Он находится в Голливуде, прямо в горах. Мы каждый год ходили на крестный ход, один раз попали на трапезу, но обычно сразу после крестного хода ехали в свою актерскую тусовку — и там уже танцы до утра в доме мамы Милы Йовович.

— Позже Вы бывали в этом храме?

— Да, в 2002 году, в свой последний приезд в Америку, когда работал над музыкой для фильма. Я приехал на вечернюю службу. Помню, благодать там была необыкновенная. После я вышел на улицу, посмотрел вниз — храм же наверху находится — и увидел пересечение множества фривэев. А они широкие, и как змеи — огненные. И я думаю: здесь такая благодать, а весь народ в этих пробках внизу суетится, никто ничего не знает… А на следующий день была литургия, и после богослужения мы разговаривали со священником; я привез в этот храм разные святыньки из Дивеева и Оптиной пустыни. И вдруг я увидел икону Иоанна Шанхайского с большой частицей мощей. Набрался наглости и попросил у батюшки частичку для России, он дал. Я привез ее домой, и она разошлась по храмам, по монастырям, в Оптину попала. Вот такая была поездка.

— Вы упомянули о первом водоразделе в жизни. Значит, есть и второй?

— Вторым серьезным водоразделом в моей жизни была встреча с великим старцем отцом Николаем Гурьяновым. Его называют Серафимом Саровским наших дней. После моего прихода к вере, после первого причастия я начал очень много читать. Естественно, это были и жития святых, и вот житие Серафима Саровского меня особенно поразило. Там описывались совершенно невероятные вещи, и я сразу захотел узнать: есть ли сейчас такие люди. Постепенно я в своем чтении дошел до старцев XX века и узнал, что есть. Есть отец Иоанн Крестьянкин, отец Кирилл Павлов, отец Николай Гурьянов. И к отцу Николаю Гурьянову всех отправляли в самых сложных ситуациях. Он жил на острове. Мне очень захотелось поехать, но никто не мог мне посодействовать.

Параллельно развивалась следующая история. Когда после моей первой исповеди священник преобразился, и ему было что-то открыто обо мне Господом, он сказал, что у меня есть суженая, но я еще не готов ее увидеть, потому, что, если я ее встречу сейчас — я ее разрушу. Но когда будет время, Господь ее мне пошлет. И я стал молиться. Мне всегда очень нравилась молитва, очень нравилось читать разные правила — особенно Богородичное. Я увидел в одном фильме, как монах из Иерусалима говорил: кто читает Богородичное правило, тому Матерь Божия становится небесной покровительницей. Я стал молиться просто: Господи, когда я буду готов — пошли мне суженую. Я не знал, сколько времени должно пройти: год, два, три. Но я уже жил буквально как монах: девушки ушли в небытие, вообще ничего не было в этом смысле. И еще я просил Господа: покажи мне такого человека, как Серафим Саровский.

Так прошло полгода. И вот в конце августа 1998-го меня приглашают на службу в Данилов монастырь на перенесение мощей преподобного Саввы Сторожевского. Прихожу, а того, кто меня пригласил, нет. Я остался, сам. Службу вел Святейший патриарх Алексий, длилась она часа три. В толпе я увидел девушку. Если можно так сказать, с совершенно нечеловеческим обликом. Я несколько раз на нее смотрел. Она выглядела довольно современно. При этом одежда была обыкновенная, я бы даже не дал никакой характеристики одежде. Я ее и не помню, честно говоря. Я только помню, что у всех людей были нормальные лица, а у этой девушки — будто внутри кто-то лампочку подсветил.

Прошла служба, все пошли прикладываться к мощам, и я тоже. Разворачиваюсь уходить, а у меня папа был болен, и я думаю: сейчас зайду еще в маленький храм при входе в монастырь, напишу там записки. И вдруг снова вижу эту девушку. Она стоит вполоборота и смотрит на меня, как страж, которому приказали меня охранять. Я совершенно обалдел. Только что она была ангельского вида, как все шла причащаться. А тут она стоит и смотрит пронизывающе. Я отвел глаза, потом вижу — ее уже нет. Ушла. Я пошел в маленький храм, написал записки, и вдруг у меня в голове голос: возвращайся. Я начал сопротивляться, потому что слышал, как мощи уже проводили в Звенигород, как мимо прошла вся процессия. В общем, я сопротивлялся несколько минут, но пошел.

Захожу, в храме — три старушки и какой-то батюшка-монах. Походил-походил, приложился к мощам князя Даниила и собрался домой. Выхожу и только делаю шаг со ступеньки, как слева снизу слышу голос: — Алексей? Смотрю — две девушки стоят, и из них одна — та самая. Отвечаю: — Алексей. — Белов? — Белов. — Из «Парка Горького»? — Из «Парка Горького». — А меня Оля Кормухина зовут.

А я сначала подумал, что это кто-то из моих родственников, которых я не помню. Все-таки достаточно долго меня не было в России — я ведь еще жил в Америке.

Я так удивился. Мы не были знакомы лично. И она обо мне знала больше, чем я о ней. Когда мы уезжали в Штаты, примерно в 1988-м, пришел Коля Носков и рассказал, что у нас появилась певица, которая поет как Тина Тернер. Я тогда послушал кусочек, сказал, что действительно голос похож, здорово — и все.

Я вспомнил о ней однажды в 1994-м году. Мы впервые приехали на гастроли в Россию, и я ужаснулся тому, что лилось из телевизоров и радиоприемников. Мы уезжали из другой страны: в 1988-м году — в первый раз и в 1989-м — уже надолго.

Я понимаю, что это был Советский Союз. Но это была страна, наполненная оптимизмом, все летали. А вернулись мы в страну со свинцовым воздухом — серым, тяжелым. Мы съездили с гастролями в Прибалтику, в Белоруссию, на Украину — все было залито этим свинцом. Но, благодаря сложному физически и морально туру, у меня родилось огромное количество интересных песен. И появились духовные темы. Я писал на английском языке — но все это удивительным образом давал Господь.

Поэтому вот тогда, в 1994-м году, я спросил: а где же певица с голосом Тины Тернер? Мне ответили: она в монастырь ушла. Ну ладно. Я тогда был далек от этого, ну ушла и ушла.

И тут я вижу — вроде не монашка. Я предложил выпить кофе. И когда мы пошли в кафе, я почувствовал, что я встретил какого-то старого-старого знакомого, близкого человека, друга. Такое теплое было чувство. Мы сели пить кофе, стали беседовать, и я понял, что Ольга очень серьезно духовно подкована, я был тогда еще неофитом. И в разговоре я упомянул, что мне очень хотелось бы поехать на остров Залит к старцу Николаю. Она говорит: «Это мой духовный отец». Я попросил отвезти меня к нему, она согласилась, сказав, что надо только взять благословение. Позвонила женщине, которая находилась на острове в то время, говорит: «Спроси у отца Николая благословения приехать с Алексеем и погоды попроси». Через полчаса та перезванивает, говорит: «Он благословил, приезжайте, погода будет».

Поехали мы недели через три. В Москве было плюс десять. На Залите было плюс двадцать шесть. С Ольгой приехал один певец со своим менеджером. Сошли мы с лодки, на берегу старец стоит с посохом. Взглянул на нас, потом посмотрел на певца, подозвал его к себе, напел ему какую-то молитву и сказал повторить. Певец послушался, батюшка ему — вот так и пой. Потом повернулся к его администратору и говорит: «Ишь ты, что задумал! Смотри мне, зубы выбью!» Подошел к администратору, по щеке постучал его, вернул в обычное состояние, говорит: «Сынок, ты не испугался, нет? Ну ладно, а я думал, ты испугался». Когда мы ехали на остров, певец и администратор сказали, что только повидают старца и уедут — у них было какое-то дело. Батюшка их благословил в путь, и они отправились домой. А мы остались. Через день Ольге позвонил этот певец и сказал, что его администратору в Москве выбили зубы. Прошло еще три года, был какой-то благотворительный концерт, тот певец подошел к Ольге и говорит: «Представляешь, отец Николай тогда меня от смерти спас. Администратор признался мне — он меня убить хотел». Вот это была моя первая встреча со старцем.

Вечером мы пришли к его дому, и я сразу же понял, что я для него — открытая книга. Я уже упомянул, что тогда читал Богородичное правило. И на острове Ольга спрашивает: — Батюшка, а у меня есть небесные покровители? — Есть. — А кто? И он ей называет всех святых, кому она читала акафисты. Я тоже спросил: — А у меня? У меня-то есть небесный покровитель? Он посмотрел на меня и говорит: — Есть. — А кто? Он так руку поднял, чтобы перекреститься, и запел: «Заступнице Усердная, мати Господа Вышняго…» И я заплакал. Для меня это было так неожиданно. Я же не подписывал контракт на чтение Богородичного правила.

Тут он спрашивает Ольгу: — Твой муж? — Нет. Он мне: — Твоя жена? — Нет, батюшка. — Ну так венчайтесь.

Мы оба опешили. Мы знали друг друга всего три недели, не больше. Он засмеялся и говорит: «Идите гуляйте». Мы пошли гулять, поговаривая между собой: «Вот батюшка шутник». А в голове между тем: старцы не шутят. И я слышу голос внутри: «Ты суженую хотел? Ты к старцу хотел? Что же ты еще хочешь?»

Человек иногда просит о чем-то, а когда получает просимое, для него многие вещи оказываются неожиданными. С Ольгой мы начали дружить, и дружили восемь месяцев, потом повенчались.

И это был второй водораздел, который окончательно решил мою участь относительно Америки.

Я рассказал отцу Николаю, что у меня там дом. Мы его снимали много лет подряд. Найти подобный вариант было уже невозможно. Он находился сразу под словом “Hollywood”. Мы его сами чудом сняли в свое время. И у меня там оставались и картины, и аппаратура, и одежда, и мебель. Я говорю: «Батюшка, наверное, надо отказываться от дома». А он: «Подожди, подожди. Не надо». Но туда я не поехал, а через три месяца опять подошел с этим вопросом. Тогда он уже сказал: «Отказывайся, ладно». Но я и тогда не полетел в Америку, вещи там так и остались, даже не знаю, куда потом все делось.

Мы с Ольгой часто ездили к отцу Николаю в то время: иногда раз в неделю, иногда два раза. То, что описывается в житиях святых, мы видели своими глазами.

— Вы видели чудеса?

— Чудес было просто миллион. Батюшка мог — и это я видел своими глазами — в последнее мгновение за тысячу километров явиться к умирающему человеку и провести его через мытарства, хотя за душой уже приходили бесы. Так было с моим папой. За душой пришли бесы. Папа был в ужасе страшном. Я не видел такого ужаса даже в кино, потому что там актеры играют, а здесь человек не играл — ему открылся тот мир. Он увидел, кто за его душой пришел. А я чувствовал — они были рядом, сковывали волю, веяло каким-то адским холодом, и ни молиться, ничего не было возможно. Становишься как тряпка. Я тогда закричал: «Отец Николай, помоги!» И у нас воздух двинулся в квартире. Папа затих. Когда я его потом уложил, у него в глазах был такой восторг, которого я не видел даже у младенцев. Даже если им показать тысячу «Диснейлендов» с миллионом Дедов Морозов — нет такого восторга. Это был восторг неземной. Глаза светились необыкновенным светом, он лился, как радуга и таял в воздухе.

Пару раз я засыпал на молитве дома, ночью, стоя. И вдруг батюшка как тряхнет меня. За тысячу километров. Я открываю глаза — он стоит, и тут же исчез. Несколько раз так происходило. Много всего, всего и не расскажешь. Но для меня это перечеркнуло суть самой Америки и смысл, который, для меня когда-то был одним из главных; для молодого парня, который очень любил музыку. Я, собственно, ее и сейчас очень люблю.

Когда читаешь про старцев, про святых, начинаешь проецировать все на себя. Однажды мы приехали к отцу Николаю, а я точно знал, что ему открыты мои мысли. И вот моя очередь подходит, он смотрит на меня — я ничего не говорю вслух, я ему говорю мысленно: «Батюшка, помолитесь, чтобы мне Господь даровал молитву сильную, ну вот как у Вас». Он на меня взглянул: «Ты все?» Я говорю: «Все». И я забыл о своей просьбе, мы вернулись в Москву, и утром как-то я встаю перед домашним иконостасом читать правило, произнес первые слова и понял — дальше я молиться не могу. Я почувствовал себя маленьким воробушком, в крылышки которого сунули огромную гаубицу. И «Пли!» должен скомандовать воробушек. Но если она выстрелит — от воробушка мокрого места не останется. Тогда я сел на край дивана и сказал: «Господи, прости, что я попросил глупость».

У нас с Ольгой было много подобных опытов с отцом Николаем. Сейчас на его могиле люди от рака и других недугов исцеляются. Какая Америка?..

— Есть такое понятие «православный рок».

— Мне не нравится это понятие. Абсолютная глупость.

— Соглашусь, но оно живет бурной жизнью, находит выражение в многочисленных фестивалях, наполнение которых, зачастую, крайне низкого качества.

— Говоря о духовности в искусстве, давайте возьмем в качестве примера стихи Пушкина. Они фантастически талантливы, и в каждом слове дышит Дух Божий. Но их же нельзя назвать «православной поэзией». Просто человек все свое лучшее принес Богу. Я слышал ужасные образцы духовных опытов в искусстве, правда, не православные — сектантские. Человек вырос в полусельской обстановке, и он начинает выражать свою духовную радость в стихах. И что я слышу? Я слышу частушки. Я не смог выдержать и полминуты, попросил людей, которые мне это поставили, выключить. Можно уподобиться этому частному случаю и в роке.

Мы с Ольгой очень хорошо знали великую певицу Елену Васильевну Образцову. У нее на даче была большая часовня со старинными иконами. Она никогда за всю свою жизнь не выходила на сцену без молитвы. И даже когда она пела, то обращалась к Богу, это чувствуется. Но она же не называла свое пение православным. Она пела и «Кармен».

Мне не нравится понятие «православный рок». Ольга не называет свой рок православным. Она просто делает свое дело для людей и Бога. У нее есть песня «Путь», и сотни тысяч слушателей ей уже написали, что эта песня перевернула им всю жизнь. Но Ольга не делала эту песню, чтобы поставить галочку в разделе «православных достижений». Она делала ее как человек и как музыкант, прежде всего. И поет она для всех — и православных и не православных. Для христиан и не христиан. Для всех. Не смотря на всю полноту, даже православие монополией на спасение не обладает. Господь ведь в притче о ближнем не просто так показал самарянина, который с точки зрения религии был тогда изгоем.

— Не так давно у группы группа «Парк Горького» прошел большой концерт в сопровождении симфонического оркестра г. Москвы «Русская филармония». Поделитесь впечатлениями?

— Он был очень хорошим. Одна из очень важных вещей в подготовке и проведении концерта — это продакшн (от англ. production — англицизм, который используется для обозначения процесса создания проекта или творческого продукта; наиболее часто употребляется в сферах кино-, теле- и радиопроизводства. — Rublev.com). Есть аспекты, которые музыканты способны контролировать, а есть — противоположные. В данном случае мы могли рассчитывать на определенный продакшн, но артист, когда работает такие концерты, всегда предполагает: ему достанется минимум. Что такое продакшн? Это разные гаджеты, которые на сцене присутствуют, декорации… Это все расходы устроителей. Поэтому устроитель ставит на сцену как можно меньше.

И вот, что было удивительно — промоутеры, делавшие этот концерт, заключили контракт по обеспечению сценическим оборудованием с очень крупной компанией. И те уже действовали по собственной инициативе. Когда мы пришли на саундчек, то были шокированы. Продакшн оказался фантастический, сверх того максимума, который можно было даже ожидать. Я думаю, что это все воля Божия. Были разные сложности при подготовке, скорби очередные, но вдруг раз — такой подарок. Слава Богу, мы сняли концерт на видео, и я думаю, что он останется в истории прекрасным фрагментом.

— Что помогает Вам и Ольге в счастливой семейной жизни?

— Мы друг другу помогаем. И, конечно вера. И Церковь. Все вместе.

Я помню, еще до венчания с Ольгой мы на Рождество приехали к отцу Николаю с иконами, и он благословил нас на венчание, хотя мы еще ждали окончания Великого поста и венчались позже. В этот момент у него была старая игуменья с сестрами, они пели батюшке колядки. Мы, радостные, отошли от отца Николая, подходим к ней: «А вот батюшка нас благословил на венчание, и Вы нас благословите крестом, наперсным». Она смотрит на нас и говорит: «Да ведь это потрудней монашества-то будет». И благословила. Трудней монашества! Значит, что? Не обладая определенными знаниями в этом смысле, человек просто попадет в яму. Все равно, что взяться строить ядерную электростанцию без теоретической базы: из кирпича начать складывать реактор, который разнесет в одну секунду, и все заразятся. То же самое семья.

У нас в семье две сильные творческие единицы. Здесь все несколько по-другому, и особенно важна чуткость. В этом и заключается любовь: поддержать, но ни в коем случае не подавить.

Есть те, кто спасается в монашестве, но если ты решил создать семью, ее можно создать только одним способом — правильным. И это путь трудный, но благодатный и спасительный.

Беседовала Евгения Константинова.

Фото: 1 и 3 - gorkyparkmusic.ru , 2 - Марина Захарова.