Скоро будет два года как идет война....очерки Гуманитарного конвоя

Вторая осень, …ловлю себя на мысли, что уже не очень помню какая была первая. Все давно сплелось в один бесконечный клубок сбора помощи,  поездок, переваривания людского горя, усталости, коротких снов, в которых ты вновь и вновь видишь полные ужаса и безнадежности глаза и худенькие протянутые ручки детей и стариков, после которых ты встаешь и понимаешь, что не можешь уже жить по-другому. Ты снова пишешь, стучишься в разные двери, ищешь нужные слова и понимаешь, что нет таких слов, которые точно смогут передать весь ужас военной жизни в прифронтовых селах и городах. 

Ноябрь в Волновахе встретил нас дождем, хлюпающей жижей под ногами, туманами, кроваво-красными закатами и какой-то особенной тревогой, которая бывает перед фронтовой зимой, пронизанной холодом, страхом и почти постоянной темнотой. Ведь там, где нет электричества, а окна заколочены всем, что удалось найти во дворе, темно практически всегда.

Добравшись до базы расположения поздно вечером, выключив фары, мы закатили машины на место ночлега. Отдыхать было некогда, утром намечался ранний выезд в Новолуганское, до которого ехать было без малого часов пять, поэтому все перегрузки нужно было делать вечером. Ко всему прочему две машины утром нужно было отпустить обратно в Севастополь, поэтому их тоже нужно было освободить.

Вооружившись фонариками, раскидывали груз в стороны на кучки, поднимая повыше продукты, чтобы хоть как-то все уберечь от мышей.

Мыши…стойкий запах мышей был здесь повсюду, их не просто было много, их было какое-то несметное количество. Мыши бегали как у себя дома, залезали в спальные мешки, падали на кровати с потолка, ели и грызли все что видели, сон под шуршание мышей во всех углах был нормальным явлением, а найти утром задохнувшуюся мышь в недрах рюкзака тем более. Просто на фронтовых полях давно нет ничего кроме мин и осколков, поэтому и мыши выживают как могут.

  Батюшка достает епитрахиль, пойдем служить благодарственный молебен и читать вечернее правило, ловишь себя на мысли, что молиться здесь удивительно легко, вечерние и  утренние молитвы пролетают как один миг, как бы ты не устал, и наполняют сердце удивительным покоем и радостью. Помолившись и выпив чай из походных железных кружек в нашей казарме, спланировав завтрашний день, ложимся.

Утро началось рано, молитва, завтрак, сборы в дорогу, первый  населенный пункт ждет нас. Из-за взорванного моста  приходится делать круг, объезжая через другие населенные пункты, что удлиняет наш путь, но нас давно такие моменты не расстраивают, ведь на все Воля Божия. Доехав до Донецка у нас ломается наш свежекупленный «японец», а ехать в село далеко, нас ждук к определенному времени, мы явно выбиваемся из графика, да и к тому же перегружать груз из сломанной машины просто некуда. Через добрых знакомых находим автосервис, и слава Богу удается починить нашего коня. Потеряв полтора часа, мчимся дальше, твердо зная, что ничего просто так не бывает и если Господь задержал, значит так было нужно.  

Длинный путь по разбитым, дорогам, часть участков открытые и простреливаются, поэтому стараемся проскакивать их быстрее. Два внезапных прилета слева у дороги в поле слегка оглушили и заставили прибавить ходу, повернув за угол, увидели в окно два грибка серого дыма, но уже проскочили, все хорошо, едем дальше. 

Сгоревшие деревья, заминированные поля из которых торчат обломки опор, которые когда-то давали селу свет. Заезжаем в Новолуганское, мы здесь третий раз, кажется, про это село забыли все вокруг. По прямой здесь 15 километров до Бахмута, с 2014 года село было серой зоной, отрезанной от нормальной жизни, разбитое, освобожденное год назад, оно и сегодня выглядит так, как будто освободили его буквально вчера. Забросанное минами-лепестками, здесь нет света, воды, тепла, и будет не скоро, потому что все коммуникации разрушены и находятся в заминированных полях, которые никто не будет разминировать, пока в нескольких километрах отсюда проходит линия фронта. Сюда не ходит транспорт, во дворах стоят могилы с крестами, текут крыши, дети гуляют только по асфальту, чтобы не подорваться на мине, здесь нет больниц, школы и других благ цивилизации, но есть люди. 450 израненных войной душ, живых людей, и может кто-то скажет, что всегда есть выбор уехать или остаться. Может и так, но проездив больше года в эти фронтовые поселки, я перестала судить и рассуждать, невозможно представить себе, а уехал бы сам и куда, пока не окажешься на том самом месте на берегах войны, которая не где-то там, а здесь в твоем доме. Здесь просто однажды в своем сердце ты принимаешь решение помогать и все, все остальное не важно, все остальное не твое дело. А желающие осудить – пройдите мимо, здесь итак слишком много горя и лишних слов. Нас ждали, не смотря на то, что мы опоздали больше чем на час. Здесь на войне умеют ждать: отца с фронта, тишины, кусок хлеба, улыбки детей, поэтому и мы в арке школы увидели десятки пар глаз, застывших в ожидании. В руках у людей одинаковые сумки – следы какой-то гуманитарной помощи. 

Мы заехали первой машиной в центр школьного двора, и толпа стала медленно приближаться к машине, окружив ее, казалось еще немного и люди раздавят автомобиль. Но вот приехали остальные машины и люди поняли, что раз машин много, то, скорее всего всем хватит и ослабили хватку.

- Здесь бытовая химия, там лекарства, тут вещи. Пожалуйста, не толкайтесь, не переживайте всем хватит. Но я стою в стороне и понимаю, что всего всем не хватит, мы лукавим, почти всегда. Да, каждому достанется пакет со средствами гигиены, а всего остального не хватит, невозможно привезти на всех полотенца, подушки, одеяла, ведра, лекарства…. Невозможно и гонишь от себя эту горечь и утешаешь, что пусть хоть кому-то достанется что-нибудь и это уже не плохо. 

Люди вереницей стоят терпеливо в очереди, берут свой пакетик, отходят и, вскидывая грустные глаза, говорят спасибо. А бывает, что они стоят совсем не спокойно, а давят друг друга в страхе, что чего-то не достанется.

Вокруг батюшки толпятся люди, кому крестик, кому иконочку, кому книжку, и всем доброе слово утешения. Как важно оно здесь это утешение от священника, прикосновение чего-то теплого, светлого к израненной душе. Хочется до земли поклониться каждому священнику, который совершает этот подвиг и едет с нами, утешать, благословлять, слушать, просто быть там, где  горя слишком много, но где так нужен Бог.

Открываю пакет с мужской одеждой, слышу за спиной:

- А можно мне беленькую, вон ту рубашку.

В ту же секунду мелькает мысль: «Зачем беленькую, ведь воды нет, стирать тяжело, не практично». Мужчина будто прочитал мои мысли…

- Так хочется уже чего-то светлого, устал от темноты, пусть хоть рубашка будет беленькая.

Уже в последний момент мы бросили в машину пакет, в который сложили остатки от сбора адресных посылок, где было всего по чуть-чуть. Меня обступили в ожидании, когда я развяжу заветный узел, местные жители. Уже знаю, что всем не хватит, делаю вдох и открываю. Батарейки, зажигалки, средства от муравьев, тараканов, сухое горючее – все это здесь воспринималось как сокровище. Я кладу в протянутую руку кому что попадется, стараюсь даже не смотреть в глаза, потому что все, что у нас есть нужно каждому. И как только ты встретишься взглядом с человеком, он обязательно попросит у тебя что-то еще и в этом взгляде будет столько мольбы, что ты не сможешь отказать, но тогда другому может не достаться ничего. Такая вот, правда…

В нашей большой машине груз на два села и как сложно каждую секунду делать выбор: отдать или оставить, ведь и здесь нужда и там, как можно выбрать кому нужнее?

В прошлый раз мы привозили ароматный вкусный хлеб из Бахчисарайского монастыря и мужчина, взяв в руки буханку, вдохнул ее аромат и сказал: «Я два года не чувствовал запах свежего хлеба»…

В этот раз мужчина нашел меня, и первое что спросил: «А хлебушка того, который пахнет, у вас нет?» Хлебушка не было, мне в такие моменты почему-то всегда становится стыдно, хотя я понимаю, что все не привезешь, да и не все от нас зависит, но мне все равно стыдно, как будто не сделал в жизни чего-то очень важного. На самом деле здесь каждый день может быть последним и каждая встреча последней. И как тяжело потом знать, что человек не дожил до твоего приезда, не дожил до запаха свежего хлеба или до запаха куска ароматного мыла. Человека не будет, а тебе потом с этим жить, оно никуда не уйдет, эти камушки складываются в душе и иногда становится очень тяжело сделать глубокий вдох.

Но я вспоминаю, что у нас есть лаваш, замечательный свежий и очень вкусный. Мужчина получает заветный пакет лаваша и улыбается. Но тут за лавашем потянулись еще десятки рук и пришлось делить его по листику и выдавать по одному, чтобы всем хватило. А люди брали этот листик, запихивали жадно в рот или наоборот бережно заворачивали в платок, пакет – у кого что было. Страшно, очень страшно видеть, когда люди заталкивают в себя еду, жадно, как в последний раз.  

Очень быстро у нас закончились лекарства, а люди, бабушки и дедушки все шли и шли, спрашивая то от сердца, то от давления, то от радикулита…. Но мы все раздали, сложно представить, сколько сюда нужно взять, чтобы всем хватило. 

Детей было в этот  раз совсем не много, потому что мокро и холодно.

- Мы своих на улицу в такую погоду не выпускаем, холодно уже. Ноги промочат, как сушить потом, буржуйку лишний раз топить, дров не напасешься. А если заболеют, чем потом лечить, ни лекарств, ни врачей. До ближайшей Горловки ехать вон сколько, да и не найдешь кто отвезет, все боятся.

Двое мальчишек получили по целой папке канцелярии и, примостившись на парапете,с горящими глазами разглядывали сокровища, доставая то ручку, то блокнот, то еще что-нибудь интересное. Стоишь, смотришь, такие они вроде взрослые, самостоятельные, а тут радуются так искренне, по-настоящему  самым простым вещам.

Сзади подходит бабушка и видно, что ей очень неловко.

- Я хотела попросить,  мне очень стыдно, но если можно.....одеяло теплое, только большое, пожалуйста, на двоих. Мы с дедом чтобы вдвоем завернулись, так теплее. Вы не подумайте, у нас есть одеялко, но мы старые дураки летом его на диван постелили, и оно теперь слежалось и стало такое…ну знаете местами пустое. А холодно теперь с ним, мы в кухне спим, где буржуйка, закрываемся там и спим, а все равно холодно. Бабушка теребит в руках платок и смотрит на нас с какой-то отчаянной надеждой.Надеждой на одеялко, на то, что у них с дедом есть шанс если не согреться, то, по крайней мере, не так замерзнуть. И это какая-то невероятная ответственность, когда от тебя зависит, замерзнет человек или нет.  Теперь ложась спать, укрываясь одеялом и трогая рукой горячую батарею, все время думаю: а как там эти старики, у которых нет большого одеяла одного на двоих.

Мы не привозили сюда в этот раз продукты, нам сказали, что продуктовую помощь привозят. Но каждый третий человек робко спрашивал: «А покушать есть?», « А в какой машине продукты?», «А чайка  нет, хоть какого?». Поговорив с людьми, мы поняли, что продуктов тоже не привозили давно, и люди здесь совсем не сыты, мягко говоря. Снова предательски защемило в груди и, стараясь не смотреть людям в глаза, ты сразу вспоминаешь, что что-то срочно нужно найти в машине, прячешься в ней как в коконе от себя самого и тех самых голодных глаз.  

В доме напротив из-за забора выглядывают любопытные глазенки мальчишки, на вид которому лет шесть. Через пару минут мальчик с мамой подходят к нам, и я вспоминаю, что в машине у нас есть детские наборы, собранные храмом святой Матроны и я бегу за заветным пакетом, в котором чего только нет от конфет до игрушек, книжек пластилина. Мальчишка улыбается и крепко прижимает пакет к груди. Мама стоит рядом и улыбается. А из машины к нам подходит Нил с красивой детской библией, которые нам на протяжении года присылает Дмитрий из Москвы, и мы дарим их детишкам на фронте.

- Знаешь что это за книга?, - спрашивает он мальчишку.

Мальчик молчит и только отрицательно качает головой.

- Это самая добрая книга на свете.

- Вы не смотрите, что он маленький, ему восемь лет, он читать умеет, да Алеша?, - мама обнимает за плечи мальчика.

- В школу, правда, никогда не ходил, но мы сами учимся, как можем. Числимся на дистанционном обучении в какой-то школе в ближайшем городе, но это все только на бумаге. Нет у нас тут ни света, ни интернета, ни транспорта, ничего нет. Но мы живы, это самое главное. 

Эти люди выживают как умеют, не теряют надежду, растят детей, копят воду в бутылках, сажают огород, чтоб не умереть с голоду и пытаются за лето отогреться после холодной зимы с буржуйками, когда все живут в одной комнате, потому что так теплее. Но все они благодарны Богу, что почти не бомбят, что никто не стоит во дворе, прикрываясь их домом как щитом, что не надо бежать в подвал каждый день. И тихо прибавляют: «Пока не надо, только бы они не вернулись, второй раз мы не переживем».

Мы хотели еще объехать лежачих и тех бабушек и дедушек, которым тяжело было дойти за помощью, но осенью предательски быстро темнеет, а проезжать по простреливаемым участкам с фарами опасно, поэтому мы оставили для них пакеты и лекарства, которые односельчане отнесут им завтра. 

Поселок накрывала кромешная тьма, лишь в редких окошках зажигался огонек свечи или фонарика. Мы уезжали….а старушки расходились в разные стороны, семеня калошами по дорожкам, неся пакетики с заветной помощью.

- Вы передайте обязательно спасибо всем-всем людям в вашем далеком Севастополе, обязательно передайте, - успевает в открытое окно машины сказать бабушка и в глазах ее стоят слезы. 

Выезжаем на дорогу, выключаем фары, слышим отдаленные бои в селах в стороне Бахмута. Едем молча, каждый думает о своем, у каждого после поездки, своя коллекция грустных и радостных глаз тех, кто сегодня дождался помощи. 

Подъемы здесь у нас всегда ранние, особенно осенью и зимой. Уже в шесть утра наша сонная команда собирается на утреннее молитвенное правило, разбирая молитвословы, читаем по очереди молитвы и батюшка служит молебен перед началом доброго дела. Бойцы, пробегающие мимо, останавливаются, крестятся, молятся и бегут дальше по своим срочным делам. Перед тем как ехать в школу, нужно разгрузить адресные посылки. В Волноваху уже приезжаешь, как домой, знакомые улицы, потихоньку налаживающаяся жизнь, которую прерывают прилеты и часто работающее над головой ПВО. Здесь боятся выпускать детей гулять далеко от дома, боятся скопления людей, жизнь здесь хоть и относительно мирная (фронт километрах в 30), но настороженная. Даже не знаю кого здесь больше: местных жителей или беженцев с окрестных прифронтовых и фронтовых сел, которые в чем были покидали свои дома или то, что от них осталось. Именно из таких мест к нам постоянно приходят  просьбы об адресной помощи. Все они начинаются одинаково: «Мы из Никольского, вышли в чем были…Мы из Егоровки, живем в пристройке, одни шлепки на двоих…..Мы из Владимировки, в дом прилетело, у нас трое детей, ничего нет»…. И не помочь невозможно, когда ты был в этом Никольском или Владимировке, видел, что такое эти разбитые войной, покалеченные дома. А люди, они все равно любят свою землю, ждут, что закончится война, они вернутся в свое родное село и все отстроят заново…

Раздав адресные посылки нашим подопечным, обескровленным беженцам,одеваемся и выезжаем в школу.

Привычная недолгая дорога и на горизонте уже виден искалеченный войной куполок сельского храма. Из школы на шум машин выбегают наши уже родные учителя и директор. Мы обнимаемся через бронежилет и каску и все равно искренней этих объятий сложно представить. Выгружаем адресные посылки, а из школы как горох высыпаются дети с любопытными глазенками и мы уже знаем чего они ждут – велосипеды….О, какой это ценный предмет в селе, сложно представить что-то, чего дети здесь ждут больше. Застыв в ожидании, ребята заглядывают в машину и ждут с надеждой и верой. В этот раз у нас были и велосипеды «не подписанные», которые тут же находили своих хозяев, которые в буквальном смысле прыгали и плакали от счастья. 

И тот самый мужчина, который просил хоть плохонький велосипед, пришел, но не надеялся ни на что. Надо было видеть его глаза при виде велосипеда, такая искренняя радость может быть только в настоящей нужде: «Это что, правда, для меня? Правда, велосипед? Ой, спасибо передайте тем людям, кто со мной поделился, я ведь и не думал, что кто-то захочет мне помочь, не ребенок же».

А дальше случилось то, что стало причиной того, почему из школы у меня так мало фотографий…со всех концов ко мне бежали люди с листочками, картонками и разными бумажками. Каждый старался успеть отдать мне свой листик, на котором было написан не просто список того, что нужно, но в каждой букве была надежда и вера, которая отражалась в глазах протягивающего бумажку.

-А можно мне тоже написать, вы и мне сможете помочь? Мне бы только баллон газовый, чтоб готовить, печку нечем топить так часто, а так хоть кипятка согреть, да кашу сварить какую. В холод тяжко без горячего.

- Деточка, мне вот курточку можно? Мне вот еще нужно, но вы такое не сможете привезти.

- Что бабушка?

- Палки под локоть мне нужны, ходить тяжело без них. У меня были, но все в доме во Владимировке осталось, а дома….нет там дома больше.

- Привезем, конечно, вам палки бабушка.  

Бабушка хватается за сердце и хватает ртом воздух.

- Правда? Ой, правда? У меня аж сердце заколотилось. Бабушка улыбается и почти плачет.

Баллоны, буржуйки, теплые гамаши, фонарики, теплую обувь, таблетки, велосипеды, газовые плитки, детские вещи, валенки, резиновые сапоги….люди наперебой пытаются объяснить что написали. Голова крутится налево, направо, все сливается в единый гул людских голосов, десятки глаз и рук – и так важно ничего не упустить, все понять и услышать и не потерять ни одной заветной бумажки. И я пихаю их в подсумки бронежилета, зная, что потом сяду и возьмусь за голову, а где что брать. Но это будет потом, а сейчас я беру бумажки надежды и верю, что Господь не оставит этих обездоленных людей и помощь обязательно найдется.

Бабушка подходит и благодарит за буржуйку и сует мне маленький листик.

- Мне бы сапожки тепленькие внучке и…не знаю можно ли такое просить…новогодний подарок сладкий. Мы с ней вдвоем, у нее кроме меня никого, так боюсь, что она без подарка останется…….

И велосипеды…..детские, дедушкам….но в этот раз больше всего пожилым женщинам и бабушкам. Да, да бабушкам, потому что каждая бабушка в селе умеет ездить на велосипеде. Она возит на велосипеде еду, дрова, воду, да и вообще все, что тяжело и долго тащить в руках. Она уезжает на велосипеде от обстрела и ездит на другой конец села померить давление. Без велосипеда бабушке в селе трудно так же как в городе без машины. Только в городе есть еще троллейбусы и автобусы, а в селе ничего…..Кто-то скажет не вещь первой необходимости и не жизненно важно иметь бабушке велосипед…..Да, так и есть, но если есть возможность облегчить старушкам и без того тяжелую фронтовую жизнь в холоде, голоде и темноте, то может стоит это сделать…..

В школе становится тоже холодно, но дети продолжают хоть как-то учиться. Из больших классов переезжают в маленькие, в кабинет директора, где стоит буржуйка.

А зимой как?, - спрашиваем мы учителей.

 - Азимой ходим греться на улицу, стены промерзают, окон нет, через пленку дует. Дети пишут в перчатках, выйдем на улицу, погреемся и обратно. 

Девчонки разбирали мягкие игрушки, улыбались, щурились на солнце и даже казались счастливыми.  Радостно было видеть, что многие дети были одеты во все вещи, которые мы им с любовью собирали в адресных посылках, ведь даже в таких условиях подросткам хочется жить обычной жизнью, иметь красивые вещи, косметику, сумочку и прочие девчачьи радости. И наверное это правильно и хорошо, когда все пережив, находясь в этих нечеловеческих условиях, когда в подвал спускаются чаще, чем ходят гулять, а греться в школе зимой выходят на улицу, когда один генератор на всю улицу вскладчину, где заряжают все телефоны и греют воду, чтобы помыться, то правильно и хорошо, что эти взрослые дети вопреки всему хотят жить той же жизнью, как живут их ровесники в любом уголке земного шара.

А еще очень много людей подходили и говорили спасибо, искренне, просто и со слезами…оно дорогого стоит это фронтовое спасибо, потому что настоящее, выстраданное, от сердца.

А в конце был горячий чай с печеньем и пирожками, который наши заботливые учителя готовят нам всегда, когда мы приезжаем.

С каждым разом уезжать из сел становится все сложнее, люди не просто приходят просить, но приходят поговорить, обнять, сказать спасибо и каждому нужно уделить хоть пару секунд времени. Нужно выслушать стариков, пошутить с детьми, обнять уже родных учителей, посочувствовать дедушке на костылях и собрать все листочки. И это тоже помощь, слушать и ободрять, сочувствовать и радоваться. Для этих людей это как глоток воздуха…..воздуха, где не пахнет порохом.

Но у нас сегодня самый насыщенный день и мы мчимся в Крилловку, где нас тоже всегда очень ждут.

Здесь не многолюдно, тревожно, летают дроны и прилетают кассеты, все сидят по своим домам, да и холодно. Мы едем по улицам, где живут в основном совсем старенькие бабушки и дедушки, которые не дойдут сами ни за какой помощью. Контуженные, в разбитых домишках с забитыми окнами, текущими крышами, с  исхудавшими собачками и котиками во дворах,  они встречают нас в стареньких халатиках с той неподдельной светлой радостью, от которой хочется жить. Почти все они, рассказывая о пережитом, начинают плакать, уставшие от войны, лишений, невозможности нормально помыться, поесть и поспать без страха, у всех у них удивительно светлые лица и глаза. Бабушки показывают нам свое нехитрое житье-бытье и радуются, что о них вспомнили.

В каждом дворе нам проводят экскурсии, содержание которых повторяется в каждом дворе: «Вот сюда прилетел снаряд, вот тут воронка, течет крыша, здесь был сарай, а тут стена. Вот тут посуду моем во дворе, конечно когда вода есть».

Зашли к очередной бабушке во двор, бабушка поблагодарила за продукты, а потом заплакала.

- Мне 76, маме 99, она не встает и не видит. Самое большое горе для нас не холод и даже не голод, мы почти год не причащались, представляете? Это так тяжело жить без причастия, без исповеди, так тяжело. Бабушка горько плачет, слезы текут по морщинистым щекам. Я обнимаю бабушку и говорю, что с нами священник, что у него святые Дары и что он обязательно причастит бабушку. Бабушка приглашает меня в дом, где на кипельно белых простынях сидит маленькая слепая старушка.

-Мама, мама, тут батюшка, он причастит тебя сейчас, слышишь. Мама, ну не плачь, не плачь, видишь дождались. Тихая радость двух старушек, настоящая радость светлая.

Бабушка из разрушенного дома, просит не новый халат, ни кусочек мяса или шоколадку, бабушка просит причаститься. И только ради этого сюда стоит ехать, пока есть такие бабушки, будет жить и держаться наш многострадальный народ. 

А мы переезжаем от дома к дому, которые сиротливо смотрят на нас заколоченными окнами. Из домов выходят бабушки и дедушки, шаркая шлепками в шерстяных носках. Тапочки, галоши, сапоги и теплые пояса для спины произвели просто бурю радости. И как расстраивались бабулечки, которые не находили свой размер галошек или сапожек.

Но самое наверное ценное в этом селе это наша мобильная аптека, ведь старикам без лекарств никуда совсем. В селе несколько людей с сахарным диабетом, да и вообще в этой обстановке обостряются все хронические заболевания, а осенью добавляются простудные от сырости и холода. 

Мы проработали в Кирилловке почти шесть часов, пробегали в бронежилетах, раздали все что можно, как всегда много всего не хватило, но мы уже знаем что нужно в следующий раз. Впереди у нас снова перезагрузка и в ночь самая непростая командировка. 

 В Никольское ехать страшно, будет неправдой, если скажем, что нет. Еще выезжая из Севастополя, начинаешь думать о том, как будем заезжать в это село на самой передовой.  Дорога туда в руках Божиих и под пристальным оком врага, у которого ты как на ладони. Осенью дороги размывает, понимаем, что на нашем бусе можем не пройти, поэтому решаем ехать на буханке, которая пройдет, но есть другая проблема – в нее все не влезет и придется ехать дважды. Дважды подвергать всех опасности, но выбора нет, начинаем грузиться. Темно, сыро, промозгло и напряженно, мерно стучит сердце, и ты прислушиваешься к нему как к метроному. Но сомнения, что нужно ехать нет, там, в монастыре ты получаешь что-то удивительное, такие силы и желание жить, такую близость Бога, будто он гладит тебя по голове заботливой рукой любящего отца.

Перед выездом звонок духовнику и коротких два предложения: «Батюшка, едем в монастырь, помолитесь». И я знаю, что будет молитва: горячая, искренняя, та, что может и спасти если Богу угодно. И становится тепло и спокойно, можно ехать. Изнашей команды нас едет двое, остальные встанут на молитву, теперь только упование на Бога и его воля. Стандартные вопросы переклички от нашего водителя: нефопам?, аптечка? защита? С Богом. 

Выезжаем глубокой ночью, проверяем аптечки, в руках все таже икона Богородицы, которая смотрела в глаза вражескому дрону.  Иисусова молитва на устах и полное доверие человеку, который ведет нас, без этого никак. Страх смешивается с доверием Богу и ты уже не понимаешь чего сейчас больше, все вокруг принимает очертания чего-то неземного, ты где-то вне времени, вне пространства..справа Бог, слева смерть, границы смазаны, кожей чувствуешь близость и того и другого. Едем, молимся, горло пересыхает от того, что молишься вслух, но так легче. 

- Кассеты слева пошли, прибавим скорость, - комментирует наш водитель. Он спокоен, он перед выездом всегда говорит: «Бог же с нами, для каждого из нас у Него есть свой план». Закатываемся в монастырь, в кромешной темноте выкидываем из машины все что есть.  Мы с отцом Георгием остаемся, взглядом провожая нашу буханку, которая поехала за второй партией груза. 

Мы спускаемся в собор и замираем от тишины и какого-то удивительного внутреннего ликования сердца. Сев на лавочку, смотришь на редкие горящие лампадки, которые едва освящают лики на иконах, в дальнем углу еле слышно кто-то творит непрестанную молитву, вокруг везде на полу спят  насельники обители. И такая радость охватывает все внутри, что едва сдерживаешь слезы и только шепчешь: «Господи спасибо, что даешь прикоснуться к Тебе». Здесь особенный мир, настоящий мир жизни с Богом, чистый, искренний, где каждая молитва может стать последней, здесь настоящие мученики и исповедники Веры Христовой ежеминутно смотрят смерти в глаза и продолжают прославлять Бога. И хочется напитаться этим миром, сохранить в своем сердце эту удивительную чистоту. Падаю на колени перед Богородицей «Скоропослушницей», прижимаюсь щекой к иконе, снова хочется плакать, никогда не устану благодарить Ее, за наше спасение первого мая. 

А потом мы тихонько служили молебен посреди собора, чтобы наша буханка с нашими спутниками доехала и довезла все без приключений. Помолившись, выходим наверх, где на газовой горелке кипит чайник. В темноте, под сводом галереи матушка тихонько разливает чай. Мы садимся вокруг небольшого столика, начинается дождь, но мы защищены крышей. Говорим тихо, глаза быстро привыкают в темноте, так что мы уже хорошо видим друг друга. Вокруг громыхает, на слух отличаем выходы и прилеты, где-то совсем близко слышим звуки стрелкового боя. А мы сидим и пьем горячий чай в монастыре посреди войны и слушаем, как рассказывает матушка нам о том, как живут они эти два года и как хранит Господь святую обитель. И нет в ее словах ни капли уныния или обиды, ни злости и осуждения, хотя все вокруг разбито, есть погибшие и ранены, выживать им не просто. Но при этом она улыбается и за все благодарит Бога и твердо знает, что они никогда не покинут обитель и молитва в этом святом месте не остановится. Так за разговором незаметно пролетели несколько часов, и мы начали волноваться, почему так долго нет наших ребят со второй партией груза. 

Эти люди для нас уже не просто сопровождающие, за эти месяцы они стали родными, поэтому переживали мы вдвойне, поэтому сидели и тихо молились. 

Когда послышалось знакомое рычание мотора, мы вздохнули с облегчением, но, как оказалось рано. Наехав на осколок, наша буханка лишилась колеса и в общем в обычных условиях это не большая проблема, но тут каждая лишняя минута простоя может стоить жизни. Но дождь и ночь были нам на руку, поэтому решено было менять. Прикипевшие болты, слишком маленький домкрат, поиск досок и кирпичей, тревога, что мы стоим слишком долго – около часа мы занимались колесом. А по близости слышались звуки стрелкового боя, возможно зашла ДРГ, возможно сбивали беспилотник. И когда все было сделано, наша машина не завелась, потому что сел аккумулятор. Благо на такие случаи был запасной, но его замена тоже потребовала времени.

Вся площадка под крышей была занята грузом: адресные коробки со всем необходимым для каждого жителя села, овощи, фрукты, продукты, вещи, все для службы, масла для генератора и многое другое для монастыря – мы привезли все что просили и еще много всего сверху. 

Мокрые, но счастливые, что можем ехать, обнявшись с матушками, мы двигаемся в путь. Снова Иисусова молитва и икона Богородицы в руке, наш водитель, который воюет здесь второй год перекрестился и сказал, что по всем законам войны за время такой длинной стоянки нас должны были обнаружить и как минимум  попытаться уничтожить. «Но воля Божия выше любых законов войны  и у Бога для каждого из нас есть свой план», - улыбнулся и добавил наш воин.

Наши на базе не спали, всю ночь они молились, читали акафисты и я уверена, что Господь и их молитвами нас сохранил. Было почти шесть утра, мы сидели на скамейке и молчали, говорить не хотелось, хотелось сохранить эту тихую радость внутри подольше.

Сон был в эту ночь экстремально коротким, потому что начался утром, но у нас оставался один день, поэтому отдыхать и расслабляться было некогда. 

Утром правда оказалось, что до обеда ехать нельзя, потому что дроновая атака усилилась и мы ждали, когда разрешат выезд. Поехали уже после обеда, сзади втиснулись втроем, дышать сложно, заваленные коробками и пакетами, в броне, казалось из-под груза торчат только наши головы. Останавливаясь на блок-постах передаем бойцам вкусные гостинцы и мчимся дальше. Привычная дорога, за окном вдалеке высотки Угледара, знаем, что нас видят, молимся. Заехав в село, подъезжаем к уже знакомым воротам, навстречу выходит Петя, взгляд у него грустный и спокойный. 

-Ну как вы тут?

-Да как обычно…..то потише, то погромче.  Петя не многословен. Пока мужчины разгружаются, поглядываю в небо и вокруг, взгляд останавливается на бельевой веревке, на которой сохнут выстиранные вещи: рваная кепочка и все тоже полотенце. Я замираю, потому что узнать в коричневом от неотстирывающейся  грязи, почти прозрачном, махровом куске ткани полотенце, можно только по вышитым по краям блестящим узорам. Господи, как тяжело выжить  в войну, когда вода у тебя за два километра под обстрелами.

Мы спешим, обстановка напряженная, да и до того как стемнеет остается буквально минут 30-40. На ходу рассказываю, что вот лекарства, вот хлеб, вот теплые одеяла. Я задаю каждый раз один и тот же вопрос: «Что Вам привезти, в чем нуждаетесь?»

И получаю из месяца в месяц один и тот же ответ: «Да слава Богу, всего хватает». Как может всего хватать там, где ничего нет? Но Петя настолько скромный, что всегда так отвечает. Правда иногда что-то просит для односельчан: то кепки, то лекарства, то отраву от мышей. В петином доме, как и во всех других здесь дыры в стенах и в крыше.

- А как же зимой, когда холодно?

- Так я вот одеялом завесил и ковер еще изнутри, а на крыше пленка, вы привозили, залатал, так и живу.  Тазики ставлю, когда дождь сильный, то чаще приходится выливать, каждые 20 минут. Буржуйкой топлю, если что в кухне закрываюсь, так теплее. Только в голосе столько боли, что хочется плакать.

Нам надо было уезжать, заехать к детям на другой конец села. Мы уезжали, а Петр стоял и смотрел нам вслед. И он, и мы знали, что вернемся, что не бросим, что не сможем.

Детей в Егоровке осталось всего трое, все они с полными печали и грусти глазами. Старший Василий, ему 15, ни разу не видела, чтобы он улыбался. Он ничего не просит, он давно вырос в этой войне и знает, что кроме мира без всего можно обойтись.

Марина, мама детей, выбежала нам навстречу обниматься.

- Они каждый день на дорогу выходят, смотрят и спрашивают: мама, а когда приедут? А ведь у нас сейчас и кассеты сыпятся и беспилотники постоянно, а они стоят тут и смотрят, домой не загонишь, дождались наконец. Марина улыбается, дети, серьезные, с взрослыми глазами, но видно им очень интересно, а что там, в посылках, в глазах появляется огонек любопытства и озорства. Мешков много, потому что дети были буквально раздетые, выросшие из своих вещей, а новые здесь взять просто негде, да и денег тоже особо нет. Мы привезли им бисер и лего, о которых они мечтали. А еще настольные игры, теплые вещи, сладости и много всего, чем можно коротать долгие военные темные дни за забитыми окнами. 

Мы прощаемся с семьей, потому что начинают опускаться сумерки, надо выскакивать.По дороге домой еще заезжаем в одно место, где передаем посылки бойцам от севастопольцев, которым всегда ребята очень рады. Даже пару посылок удалось закинуть на проезжающий мимо танк.

Мы возвращались уставшие, но с улыбками на лице. Впереди садилось солнце, наши задачи выполнены, завтра мы уедем домой, а тут на фронте начнется новый день, где дети каждый день с надеждой выходят смотреть на дорогу, где старики, где много боли, страха и ужаса, но где еще осталась вера и надежда на добро и милосердие. 

Два года…все устали думать о войне, о нужде, о том, что где-то там люди два года не вдыхали запаха свежего хлеба и что на самом деле это очень страшно. Осенью хочется закутаться в мягкий плед с чашкой горячего чая и интересной книгой дома или сидеть в уютном кафе и через стекло наблюдать, как кружатся за окном разноцветные листья. Убежать, забыть, не думать, а если и думать, то не долго и не часто и успокаивать себя тем, что я уже помог и даже не раз, теперь пусть кто-то другой, ну, в конце концов, много же людей вокруг. А людей и правда много: красивых, счастливых, радостных, сытых, одетых – для которых война это что-то там, где меня нет. Эйфория первых месяцев прошла, наступила усталость, помогать из раза в раз тяжело, отрывать от себя снова и снова тяжело, открывать свое сердце чужому горю тяжело, потому что тогда это горе становится частью твоей жизни. А война – она как назойливая муха нет нет, да пролетит перед глазами и так хочется от нее отмахнуться и продолжать разглядывать красивые, разноцветные листья.

После возвращения из поездки я долго не могу ходить в кафе и в парки – не могу видеть жизнь без войны, зная, что война это не про канал в телеграмме, не про бигборд на дороге, не про разовую акцию сбора помощи не про где-то там. Война- это про где-то здесь, в собственном сердце, война совсем рядом, ближе чем кажется. Мне хочется встать на колени на центральной площади и кричать долго и громко, насколько хватит сил, до хрипоты: «Люди помогите»!