Сводки гуманитарного конвоя.....Там где дети смотрят вникуда....

В конце августа по благословению Митрополита Симферопольского и Крымского Лазаря состоялась очередная гуманитарная миссия Севастопольского благочиния в составе  Специального Гуманитарного Центра Крымской Митрополии под руководством протоиерея Димитрия Кроткова.

От Севастопольского благочиния в гуманитарной миссии приняли участие клирик храма Пресвятой Богородицы «Блаженное чрево. В родах помощница» иерей Георгий Будулев, руководитель отдела социального служения благочиния Екатерина Виноградова и водители добровольцы.

Забегая вперед, скажу, что эта поездка была самая напряженная во всех отношениях, начиная с организации сбора, заканчивая тем периодом, когда нужно прийти в себя и как-то снова влиться в мирную жизнь.

Мне не просто дается написание этих хроник, мысленно нужно вернуться туда, снова заглянуть в грустные глаза детей, уставшие глаза стариков – снова пропустить через себя боль, отчаяние и ужас людей, живущих там, где война не новости по телевизору, не сводки в телеграмм-канале, а ежесекундная реальность, которая напоминает о себе взрывами, минами на дороге, лепестками, разбросанными на обочинах, гранатами, сбрасываемыми с дронов, отсутствием воды, еды и тишины. 

Так получилось, что почти  все время подготовки к поездке и мне и отцу Дмитрию пришлось провести в Москве. Это осложняло коммуникацию на месте, невозможно было оценить сколько уже собрано и чего. Низкий поклон моим волонтерам в Севастополе, которые принимали, разбирали помощь и дежурили на складе.  Мне же все три недели пришлось в буквальном смысле «прожить» в телефоне, отвечая на звонки, сообщения, координируя всю работу. Также в этот раз мы организовали сбор адресных посылок для жителей прифронтовых сел Никольское и Владимировка, которые буквально заблокированы в своих домах и подвалах, потому что обстрелы там не прекращаются ни на один день. Каждый день мы получали новые фамилии с нуждами, среди которых лекарства, продукты, пленка для окон, канцтовары для детей, одежда и бытовая химия. Прихожане храмов разбирали номера, процесс был запущен. 

Параллельно, чтобы не ехать пустыми машинами из Москвы мы кинули клич на месте и объявили сбор среди своих знакомых и их соседей. Милостью Божией люди откликнулись на наш призыв и, поколесив по столице, наш микроавтобус был заполнен разными нужностями для фронтовой зоны. 

Здесь в Севастополе нас ждал надежный тыл, который собирал помощь, это люди, которые поддерживают нас все те шесть месяцев, что мы ездим в прифронтовую зону. Снова нас ждала машина пайков от Юрия, такие нужные фонари на солнечных батареях от Евгения, продукты от Сергея Алексеевича Лисейцева, помощь от магазина «Добрый покупатель», а также от наших Севастопольских храмов, священников и прихожан.

Вернувшись, у нас было всего несколько дней на сборы, сортировку, упаковку и погрузку помощи, но наша дружная волонтерская, не побоюсь этого слова, семья справилась и с этим. Перед погрузкой  отец Сергий отслужил молебен, окропил всех святой водой и сказал самые нужные напутственные слова, которые будут с нами всю поездку.  18 тонн помощи загружено в машины – нас ждет сложный маршрут, более 10 населенных пунктов, некоторые из них непосредственно на линии соприкосновения. 

Пройдя границу, мы традиционно отправились в Бердянск, где должны были переночевать, чтобы рано утром двинуться в путь по нашим селам.

Ранний подъем в пять утра, проверка колес, машин, документов, раций, нехитрый сухой паек, чтобы перекусить на ходу, в термос налит горячий кофе – эти нехитрые действия уже делаются на автомате и осенив себя крестным знамением мы выдвигаемся в путь.

Первая остановка в Волновахе у храма Преображения Господня, где нас встречает настоятель отец Александр, к которому мы не приезжаем без подарков. В этот раз мы привезли батюшке недостающее облачение, как священническое, так и храмовое, которое сшили в Севастопольском благочинии вместо того, которое сгорело вместе с храмом. 

Учитывая, что наши машины загружены на разные поселки, часть машин мы оставляем здесь и распределяемся в свободные, попутно разбираем бронежилеты и каски, готовим аптечки.

Первое наше село – Евгеновка, здесь мы были в мае и раздавали тогда помощь на центральной улице возле школы. Накануне связавшись с родственниками людей из села, мы получили информацию, что на центральной улице уже небезопасно и въехав в село мы искали укромные места, где можно было бы спрятать машины под деревьями. 

Потихоньку подходят люди, вдалеке грохочут взрывы, но на них мало кто реагирует, потому что не рядом. Мы и сами вскоре привыкаем и уже почти не замечаем.  По сравнению с маем людей осталось гораздо меньше, всего 160 человек вместо 350, многие выехали в соседние города и села, где потише и где есть надежда, что дети пойдут хоть в какую-то школу. Среди людей в основном пенсионеры и женщины, есть и дети. Нас здесь помнят, рады и на лицах людей уже больше улыбок, чем настороженности.

Из одной машины раздаем продукты, из другой бытовую химию и средства гигиены.

- Я хоть постираю, а то как хозяйственное мыло кончилось, так просто в воде только и полоскаем, а куда деваться…Хоть освежить просто и то ладно, делится бабушка с нами, нюхая душистое мыло и прижимая коробку с порошком.

Люди открывают пайки и жадно пьют воду из бутылок, чистой воды здесь не видели давно, пользуются и из озер и дождевой, вспомнили про забытые колодцы. 

Отдельно в стороне расположился наш Нил с лекарствами, батарейками и фонариками. 

Батарейки разные и им очень рады, ведь света здесь нет уже полгода, а радио, часы, фонарики работают от батареек. 

Именно поэтому в селе у многих встали часы, а новости разносят по селу те, у кого еще работает радиоприемник.

Свеча здесь ценится как кусок золота – ее экономят, а когда мы раздаем свечи, их прижимают к сердцу как сокровище.

- Зажигаем свечку вот на секундочку, чтоб время посмотреть или тапки одеть, чтобы ночью до туалета дойти или когда бахает, посмотреть выйти что. А так по дому в темноте передвигаемся, привыкли, где ж тут свечей этих взять……

Лекарства отдельный больной вопрос, сложно представить нам здесь, что люди, особенно пенсионеры,  месяцами живут без лекарств, которые нужны им ежедневно. Поэтому лекарства всегда разбирают, и их всегда не хватает. В сумках-холодильниках мы всегда везем инсулин, он тоже всегда нужен, не было еще случая, чтобы нам не попался человек, болеющий сахарным диабетом. 

Я достаю игрушки, это всегда отдельная история про огонек в детских глазах. Казалось бы не представляющие никакой ценности мягкие игрушки, которые многие называют пылесборниками и не знают куда деть, здесь становятся предметом счастья детей и наших слез, которые сдержать невозможно.

Мы щедро раздаем игрушки детям, бывает просят и бабушки. На вопрос, зачем вам, отвечают, что для внучки или внука, который обязательно вернется, когда все закончится. И я всегда даю пенсионерам игрушки, ведь этот плюшевый заяц или медведь для них символ веры и надежды, что когда-нибудь все закончится и семья снова соберется за столом с пирожками, а в доме будет звенеть детский смех и бабушка подарит плюшевого друга внуку или внучке. 

Нельзя отнимать у людей веру и надежду, потому что по сути – это все что у них осталось, это все, что заставляет их жить, не смотря ни на что. А мы будем возить этих плюшевых зверей ровно столько, сколько нужно, чтобы эти бабушки и дедушки жили, надеялись и верили.

Мальчишка лет восьми смотрит серьезно и по-деловому. Предлагаю и ему игрушку, отказывается. 

-Нет, я таблетки жду, в очереди. Мне для мамы и для папы, они за продуктами стоят, а я здесь, чтоб хватило. Мне аспирин нужен и от головы…у мамы часто голова болит, - совсем по-взрослому объясняет мне.

Подходят два парня, лет по 16-17, один выше меня ростом, думаю, что за батарейками и протягиваю коробку, чтоб выбрали. Ребята слегка смущаются, молчат, а потом тот, что повыше, показывая на мешок с игрушками,говорит: «А можно нам мишку, хотя бы одного на двоих, или нам уже не положено?». С комом в горле я  протягиваю ребятам двух медведей, они бережно сажают их в корзинку на велосипеде, а я смотрю им вслед, и только Бог знает, чего мне стоило не разрыдаться в этот момент. Я и сейчас не могу без слез вспоминать этого парня с мишкой в руке и невероятно грустными глазами… Дети войны это страшно и больно всегда и не важно, сколько им лет и какого они роста.

Наконец мы дошли до канцтоваров, это всегда буря эмоций и радость, ведь такого достать просто негде от слова совсем. И дети, и родители получают яркие тетрадки, ручки, альбомы, карандаши и линейки. 

Здесь не будет школьного звонка и праздника первого сентября, здесь дети не пойдут в школу, это реальность прифронтовых сел и городов, но многие хотят заниматься хотя бы сами, да и даже летом гулять дети особенно не могут, это небезопасно, а пластилин и краски хоть немного позволят вспомнить мирную жизнь и скрасить незамысловатый военный быт.

У нас в машине было две упаковки Евангелия, которое я передала батюшке, чтобы он раздавал всем, кто хочет. Совершенно неожиданно, но книги разобрали у нас буквально за 15 минут, беря с радостью и благоговением.

- А мне тоже Божье слово дайте, буду читать, когда светло, храма нет, а читать будем,- комментируют женщины.

Крестики….в этот раз мы не успели их закупить достаточно и у нас было их совсем немного, может быть штук 50. Здесь никто еще ни разу не отказался от креста, на многих их нет лишь потому, что потеряли, сносили, забыли, а взять негде. Берут любые, не важно, какого размера и из чего сделан, берут и верят, что Господь их защитит.

На корточках сидит девочка лет 12, ничего не просит, просто скромно сидит и ждет, когда ей что-нибудь достанется. Даем ей канцтоваров, а батюшка дарит крестик. Девочка улыбается и обнимает батюшку как родного. 

- Она у нас военный ребенок, у нее все в семье на войне, ничего о них не знаем, живем и ждем, поясняет бабушка, берет девочку за руку и они уходят в свою избушку…ждать, когда закончится война.

- А я вас помню, вы к нам приезжали, у школы раздавали, улыбается женщина, слезая с велосипеда. А после вас только один раз к нам приезжали, привозили еды немного, а больше никто. Женщина получает заветный пакет..

-Каши с тушенкой сегодня на костре сделаем, будет праздник нам с дедом. Женщина закрывает от предвкушения ужина глаза и улыбается.

-Сейчас лето, хоть кое-что в огородах выросло, да фрукты на деревьях…конечно закатать ничего на зиму не можем, ведь ни света, ни газа, ни воды, но хоть сейчас не голодные, огурец сорвешь  и то слава Богу. А что зимой будет страшно подумать, мы не думаем, а то с ума сойти можно.

Мы заканчиваем раздавать в Евгеновке и разделяемся на две команды. Большая часть едет в прифронтовую Кирилловку, где тоже ждут люди, но где относительно спокойно, по крайней мере, хоть и осторожно, но можно что-то раздавать на улицах.

Одной машиной мы грузимся и едем в Егоровку, которую освободили буквально на днях, следующее село – Павловка по-прежнему остается подконтрольна Украинской стороне, поэтому Егоровка находится непосредственно на линии соприкосновения. Но там живет 68 человек, мы знаем это точно, и можно только представить как тяжело этим людям. 

И мы едем, молимся и заезжаем в село, которое в буквальном смысле слова вымерло. Тяжелый, тревожный фронтовой воздух, разрушенные дома или посеченные снарядами дома,  в покареженных окнах без стекол развеваются занавески – следы жизни, кажется, что поселок изо всех сил не желает умирать.

Мы ездим по улицам, стучим в ворота и двери, но не можем никого найти. На фронте обстановка меняется часто, и с ужасом думаешь, а вдруг этих людей уже нет, да и может село снова перешло под контроль другой стороны, что тоже обычное дело….

В этих тяжелых мыслях мы выезжаем на край села и видим пасущуюся корову, понимаем, что, наверное, здесь кто-то живет. Останавливаемся, заходим во двор, зовем хоть кого-то. На голоса выходит мужчина, одна рука у него висит плетью, позже узнаем, что от контузии.  За ним робко выходит женщина и двое мальчишек: один подросток, а второй маленький, худенький, лет 4-5 на вид не больше. Они смотрят на нас так, как будто  увидели приведение, застыли в оцепенении. Минуту мы смотрим друг на друга молча, а потом женщина начинает рыдать навзрыд. 

А вы что, вы кто, откуда…как так…Мы наперебой начинаем объяснять, что мы из Крыма, что мы привезли еду, что мы ищем людей, но на нас смотрят так, будто мы говорим на английском языке. 

-Мы же всеми забыты уже пять месяцев, мы переходили из рук в руки, хорошо когда наши военные здесь были, они нас хоть подкармливали, ну такие ребята хорошие, мы их никогда не забудем. Люди, родные, что вы специально к нам ехали, правда?

Когда первый шок прошел, разговорились. Оказалось, что в селе действительно почти 70 человек, но выходить все бояться.

-Да мы стараемся нос на улицу не показывать особо, на том конце села, что к Павловке бывает и танк приезжает, лупит куда попало и прилеты и диверсанты, кого только нет. Удивляемся, по кому тут лупить….

- Не удивляйтесь, нас знаете, как с праздниками поздравляют, еще как. Вот на Пасху тут и там людей убило, на Радоницу вот соседа осколком убило, корова осталась только, это же звери, не люди.

Из калитки выходит пожилой мужчина с палочкой.

- Вот тоже себе взяли, его родственники бросили, он инвалид, еле ходит, а они представляете просто оставили его умирать. Вот так вместе и живем, живой же человек, как так можно.

Мы разговариваем, разгружаемся, а все это время мальчишки стоят неподвижно, молча и с абсолютно стеклянными глазами. Мы достаем игрушки, сладости, даем детям, они берут также молча и выражение их лица не меняется. Как маленькие роботы, на лице которых нет эмоций, никаких. Старший уносит все в дом, а младший Тимофей сидит на бревне и смотрит в одну точку, хотя руки у него полные сладостей и игрушек. Этот ребенок одинаково реагирует на звук снаряда и шоколадку в руках – точнее сказать он не реагирует вообще. Ни на что…

Мужчина треплет мальчика за плечо: « Он у нас молодец, он у нас командир, он знаете какой смелый, да командир»? Он говорит, а боль за мальчишку читается в его глазах, где стоят слезы.

Мы тоже пытаемся развеселить мальчика, как-то поговорить с ним, но он почти беззвучно шевелит губами и смотрит куда-то вдаль. Грязными ручонками он держит наши подарки, худенькое тельце качается на ветру. Наши батюшки обнимают мальчика, дают ему крестик и икону Богородицы:

«Ты проси Божию Матерь, она тебя защищать будет, обязательно, хорошо?»….

Мальчик кивает и продолжает неподвижно сидеть на своем бревнышке. Этот ребенок ранен войной в самое сердце, ранен так, что неизвестно, сколько понадобится времени, чтобы отогреть его, после почти полгода страха, ужаса, голода, постоянного шума и ночей в погребе. После убитых на глазах соседей и могилок во дворах. А сколько таких беспомощных, голодных детей, стариков, к которым еще только предстоит доехать, которым негде искать защиты и помощи, у которых уже нет сил кричать, которые могут только беззвучно шевелить губами.

Совсем недалеко мы видим храм и спрашиваем, есть ли к нему проезд. Но женщина меняется в лице.

-Даже не думайте….Там стреляют, там мины и может ездить танк. Мы бы очень хотели, чтобы был храм открыт, мы бы ходили, а так только иногда кто-то залезет, позвонит в колокол, мы вместе поплачем под колокольный звон, это все, что нам осталось.

Мы разгрузили коробки, нам приносят свежей колодезной воды, слава Богу колодец тут есть, а значит есть и вода.

Люди в таком шоке, что все время наперебой пытаются нас отблагодарить. 

-Неси мать помидоры, что есть и молоко неси, хоть угостим.

Мы пытаемся отказаться, но это бесполезно. Грязные, голодные, истощенные постоянным страхом, эти люди сохранили невероятную доброту в своих сердцах, они готовы отдать нам самое дорогое, что у них есть только за то, что о них вспомнили. 

- Вы просто силы жить нам дали, мы не думали, что кому-то нужны, что кто-то будет жизнью ради нас рисковать. Сейчас по селу все разнесем, мы знаем, кто где живет, просто все боятся. А через неделю дом этих людей уничтожит снаряд, я узнаю об этом, дописывая этот текст.

 Мы обнимались и плакали и жалели только, что привезли не много, все, что влезло в одну машину. Но мы вернемся обязательно сюда еще, чтобы вера в милосердие жила здесь и дальше.  Взгляд вникуда маленького мальчика из Егоровки наверное будет вставать передо мной всегда, когда мне будет казаться, что я устала или когда будет идти медленно сбор и будет казаться, что ничего не получится и захочется опустить руки. Тогда я буду вспоминать эти глаза и худые, чумазые ладошки и буду грызть землю, если нужно, чтобы приехать вот к таким детям и старикам, к которым больше приехать некому.

Мы возвращаемся в Кирилловку, где уже заканчивает раздачу наша вторая половина команды. Там нас встречают счастливые лица жителей, у которых сегодня праздник, пусть и ненадолго.

Время перевалило за обед, а у нас еще длинный маршрут впереди. Пустыми машинами мы возвращаемся в Волноваху. Приехав, переводим дух, наскоро выпиваем по стаканчику заваренного кофе, меняем машины и едем туда, где совсем непросто. Об этом мы знаем не понаслышке, потому что уже были там, да и сводки последних дней говорили о том, что легче там не стало. 

Доезжаем до Благодатного, здесь оставляем часть машин раздавать помощь, предварительно уже на автомате пряча их под деревьями. Не смотря на то, что рядом администрация, мы принципиально никогда нигде помощь не оставляем, а раздаем лично в руки.  Начинают собираться люди, мы оставляем часть команды, разбираем бронежилеты: один одеваем на себя, второй вешаем на дверь, чтобы в случае обстрела хоть как-то защититься от осколков.

Дорога напряженная, по дороге туда навстречу нам едет автомобиль с бабушкой, у которой перебинтована голова – ранение. Сначала нам нужно заехать в Владимировку, где у одной женщины мы должны выгрузить и помощь, и адресные посылки для людей. Две машины, которые загружены на Никольское, оставляем вначале села в укрытии и едем двумя. Приезжаем к бабушке, обнимаем ее как родную и быстро начинаем разгружаться. Бабушка наперебой рассказывает, как в прошлый раз люди приходили, и что как много людей получилось накормить. Оставляем бабушке целую коробку освященных на Преображение яблок, здесь это роскошь, ведь люди здесь давно не имеют возможности ни пойти в храм, даже на праздник.

Пока разгружаемся, бабушка суетиться во дворе. Поворачиваю голову, а там собран лучок, помидоры, немного фасоли и несколько небольших арбузов. 

- Это все вам, возьмите, будете кушать, в храме там у себя покормите, вот выросло. Бабуля протягивает нам овощи и переживает, что не успеем забрать. Отказываться бесполезно – это от чистого сердца, обидится.

Пока разгружаем становится шумно, слышим, как начинают вокруг бить со всех сторон и во все стороны…ускоряемся…когда понимаем, что бой практически за углом, буквально в ста метрах, сворачиваем разгрузку.

Бабушка переживает, что мы не успеем забрать дары, бежит за нами с пакетом овощей.

Запрыгиваем в машины и передаем по рации, оставшимся в начале села, чтоб срочно уезжали. Мчимся следом. Вдруг получаем сигнал от первой машины, что встречный большой автомобиль. Мы прижимаемся вправо и мчимся. Выскочив из-за поворота, мы видим, что две наших машины стоят, хотя этого делать категорически в этих условиях нельзя, может прилететь. Объезжаем и понимаем, что одна машина повреждена и серьезно. Разъехаться со встречной было невозможно, применив экстренное торможение, машины догнали друг друга. Цепляем нашего раненого коня на трос и продолжаем движение.

Добравшись до места, мы видим, что наша команда уже раздала все продуктовые наборы, переводим дух под звуки взрывов вдалеке и осматриваем раненого железного коня. Поврежден он серьезно и не на ходу.Также не выполнены задачи, мы не доразгрузились в одном селе и не доехали до второго. 

Когда немного утихло решаем поехать закончить разгрузку, а во второе село ехать нельзя, там бой, решаем пробираться завтра.

Часть нашей команды уезжает, мы крестим их вслед и молимся. Пока наших нет, раздаем здесь людям с оставшейся машины бытовую химию. 

Подходят дети, все с теми же грязными ладошками и грустными глазами. В ход идут игрушки, конфеты и все, что любит детвора. Дети берут, но эмоций не видно, родители пытаются их тормошить:

- Смотри, какая машинка, ну же, будешь играть, скажи спасибо. Ну, посмотри и конфеты, и краски, здорово же…..Но прифронтовые дети серьезные, особенно маленькие, будто и не дети вовсе, а меленькие взрослые, которые видят и знают больше чем мы и это тяжелым отпечатком ложится на их лица. 

Бытовая химия очень ценна, потому что летом поесть можно и хоть какие-то овощи с огорода, а мыло, порошок, шампунь, спички, свечи, лекарства – это все взять просто негде. Люди толкаются, каждому хочется получить заветный пузырек, все боятся, что не достанется и снова неделями будет элементарно нечем помыть ребенка, хотя бы и нагретой на костре технической водой из озера. 

И мы когда раздаем, то уже знаем, что всем всего однозначно не хватит, будут обиды, слезы, опущенные руки и грустные глаза. К этому нельзя привыкнуть, это все рвет на куски сердце, которое потом латаешь между поездками, зная, что рвать его придется снова. 

Самое страшное, когда люди видят пленку, в преддверии осени она нужна всем. Ее бережно складывают, гладят и прижимают к груди. Пленка поможет не промокнуть, не замерзнуть, спасет от ветра, ведь окон в этих населенных пунктах нет практически негде. И пленки всегда мало…..Мы выдаем ее понемногу, понимая, что впереди у нас Никольское, где совсем плохо, если конечно мы туда проедем.

У нас уже ничего почти не осталось, мы начинаем закрывать машину, а люди просят эту злосчастную пленку, наперебой рассказывая, почему она нужна именно ему. И всех жалко, и всем верим, но машину закрываем, как, ни тяжело нам это дается. Около машины стоит дедушка, молча, стоит и смотрит в пол, он ничего не просит. Женщина тихонько стучит меня по плечу

- Дайте ему, пожалуйста, пленку, у него дом почти полностью разбило, ни окон, ни крыши толком нет, пожалуйста…он скромный, сам не попросит.

Я поворачиваюсь к деду с грустными глазами и прошу открыть машину. Я достаю заветный кусок целлофана и протягиваю старику. Он берет, поднимает на меня глаза и улыбается…и шепотом говорит: «Спасибо вам».

Дедушка уходит, прижимая к груди 10 метров тепла, а я еще долго смотрю ему вслед  и не могу пошевелиться, представляя, как придет он в свою избушку, закроет крышу и улыбнется, глядя в небо, как мне сейчас. 

Мои мысли прерывают звонкие голоса: «Тетя, тетя, а у вас игрушек нет? Хоть каких-нибудь. На велосипедах подъехали двое мальчишек лет девяти-десяти и жадно заглядывают мне в глаза. Я помню, что игрушки мы раздали и в машинах наших пусто. 

-Нет говорю, закончились.

- Совсем ничего не осталось, ни одной? 

Мальчишки грустнеют и собираются уезжать. Я прошу их подождать и начинаю бегать от машины к машине в поисках хоть чего-нибудь, но тщетно, совсем ничего. Достаю из продуктов, собранных в дорогу все что есть: шоколадку, печенье, орешки, яблоки.

Ребята по-деловому достают из кармана пакет и складывают все, благодарят, собираются уезжать, но в последний момент поворачиваются и с грустью в голосе повторяют: «А игрушек совсем нет, точно»?

Эту фразу я слышу периодически и сейчас, она живет в моей голове и периодически выстукивает предательским молоточком чувства вины, за то, что у меня тогда ничего не было для этих мальчишек.

Мы возвращаемся в Волноваху, уставшие, с невыполненной до конца миссией, раненой машиной, но не сломленные.

Машину решено оттащить в Донецк, нужно успеть это сделать до утра, чтобы попасть утром в Никольское. 

Наша команда снова разделяется, часть едет с машиной в Донецк, часть остается ночевать  в храме в Волновахе. Отец Александр накормил нас вкусным ужином и уставшие мы пошли спать: кто в храме, кто в доме, кто в машине. В три часа ночи все проснулись от грохота взрыва, машину качнуло, стекла задрожали - ночи в прифронтовой зоне они такие.

Рано утром мы все были на ногах, вернулись и наши из Донецка. Медлить было нельзя, впереди был нелегкий путь в Никольское.

Многострадальное село и монастырь в нем обстреливались всегда, также как и дорога, которая в это село вела. Почему этому населенному пункту столько достается не знает никто. 

Заезжать колонной туда нельзя, поэтому мы по обыкновению две машины оставляем в укромном месте и едем на двух.

Едем и молимся, это все, что нам остается. Доезжаем благополучно, нас ждут. Разгружаемся, переводим дух. Сегодня мы приехали даже с подарками: привезли новые кастрюли и сковородки, которые нам передала одна добрая женщина в Москве, чем очень обрадовали женщин, которые готовят на кострах.

С людьми встречаемся уже как с родными, обнимаемся, узнаем как дела.

Ксения рассказала нам как в прошлый раз они поехали отвозить на велосипедах пакеты с продуктами старикам на край села и с дрона на них кинули гранату. Осколок в плече у одного и ее тоже слегка зацепило. Рассказывая, Ксения даже улыбается, реальность, к которой уже привыкли. Потом рассказали, что место где мы сейчас стоим пару недель назад тоже закидали гранатами с дронов.

-Не понятно, кого тут пытаются уничтожить…наверное нас, за что только…Нет уже ни ярости, ни злости, ни осуждения в ее словах…только непонимание…за что….

Выходят наши уже старые знакомые дедушка с внучкой, которой мы тут же насыпаем полные руки всяких девчачьих игрушек и сладостей.

Девочка тихонько отходит под дерево, раскладывает сокровища на ящике от снарядов, разглядывает большими грустными глазами игрушки, играет, будто и нет вокруг взрывов. Дедушка улыбается, мы для него кусочек мира того, недоступного мира. Но выезжать они не хотят.

- Тут наш дом, понимаете…Не в том смысле, что добро нажитое, а дом, Родина. Если суждено умереть, умрем дома.

На обратном пути мы заезжаем в Никольский монастырь, завозим вино для совершения литургии. Заходим в храм, еле теплятся кое-где свечи, света нет давно, идет Божественная литургия, молятся то тут, то там тихо монахи. Мы приложились к иконам и на минуту замерли в этом удивительном островке покоя и благодати посреди военного мира.

Вернул к жизни нас звук взрыва, и мы поспешили к машинам. Уезжая, недалеко от нас упали мины, кто-то обозначил, что нас видят, уезжаем.

Пересаживаемся из пустых машин в полные и едем обратно. В Никольское мы привезли много: больше ста адресных посылок, с любовью собранных прихожанами наших севастопольских храмов, продукты, лекарства, бытовую химию, вещи, канцтовары, посуду, пленку на окна, фонари…весь двор был полон разных нужностей для тех, кто шестой месяц видит солнце сквозь щель двери в подвале.

Разгружаемся быстро, прощаемся с уже родными жителями и уезжаем. На обратном пути сзади ложатся снаряды, но мы благополучно добираемся до места. Выдох….вот теперь только выдох, потому что задачи выполнены на сто процентов не смотря на все сложности, поломки и потери.

Это была самая тяжелая поездка и по накалу обстановки и прежде всего морально. Я дописываю этот текст и сейчас узнаю, что у тех людей в Егоровке, где мы оставляли помощь, которые подарили нам банку молока, больше нет дома, пару дней назад его уничтожил снаряд. В Евгеновке, где подростки просили двух плюшевых медведей, вчера прилетом ранило двух человек, в Благодатном, где мальчишки остались без игрушек, прилетело недалеко от того места, где мы с мальчиками встретились, а Владимировка и Никольское так и находятся под обстрелами.

И я смотрю в монитор и понимаю, что все это не кино, не  сводки новостей, ты вчера стоял с этими людьми рядом, и кнопки «выключить» не существует. Но я знаю, что там есть люди, очень много людей, которым без нас не выжить. Фразу «вы первые кто к нам приехал» мы слышим часто и страшно подумать, что есть места, где эту фразу, полную надежды сказать некому.

Сегодня на радио эфире мне сказали: «Вы так обо всем говорите, как будто вы откуда-то не из этого мира». А мы действительно не совсем из этого мира, потому что, побывав там, мир меняется внутри тебя, ты становишься частью той войны, слезы, детские лица без улыбок, ужас, страх становятся частью и твоей жизни, которая уже никогда не будет прежней».